Где-то за спиной вставало солнце. Ночь закончилась. Впрочем, карельскую летнюю ночь и ночью-то назвать трудно. Так, сумерки, серость, полумрак, хмарь, предрассветье... 
Но эта серость была для меня спасением. Попробуй, например, выйти на позицию под ярким солнцем и безоблачным небом! Да тебя в пять секунд с той стороны достанут. Бах, и пуля в переносицу. Снайпер там хороший сидит: уже троих наших положил.  С таким противником надо быть очень осторожным, если, конечно, хочешь внуков своих на руках нянчить.
Серые скалы, серая трава, серое небо, серый воздух. Все серо кругом. Серый человечек, в серой накидке из мешковины, винтовка, обмотанная серыми тряпками… Серость кругом. В серости моя жизнь. В серости и умении слиться с ней.
Я удобнее улегся в ложбинке между двумя валунами, покрытыми бурыми разводами лишайников. Отличная позиция! Серая мешковина с нашитыми на нее кусками мочала и тряпками – моя шапка – невидимка. В ней – все мои надежды на жизнь. От снайпера не защитит окоп, не спасет стена, не сохранит сталь. Только она – грубая льняная ткань – убережет меня лучше любой брони.      
Господи, мог ли я еще недавно подумать, что буду молиться на старый мешок из-под картошки?!
Я чуть повернулся, оценивая фон сзади. Сколько молодых и нетерпеливых погибли, забыв, что синее небо со спины выдаст их фигуру лучше любого прожектора. Некоторые мои товарищи верили в удачу и быстроту. Я же верил только в железный расчет, неторопливое продвижение к цели и маскировку. Она – мое самое главное оружие. Не винтовка с отполированным прикладом, не остроносые пули в латунных гильзах, не прозрачные отполированные стекла прицела, а она – маскировка.   
Снайперу не положено быть заметным. Снайперу вообще лучше не показываться на глаза. Снайперов не награждают, о снайперах не говорят, им не поют гимны. Нас, вроде бы и нет. Но мы тут. Мы за камнями, мы в поле, в лесу, в кустах. Мы прячемся в болоте, в грязи, в снегу. Мы умеем прикидываться моховыми кочками, гнилыми бревнами, старыми пнями, сухой травой… Мы можем лежать неподвижно часами, до рези и слез в глазах всматриваясь вдаль, ловя секунду, когда нужно нажать на спусковой крючок. 
На той стороне тоже кто-то есть. И он тоже ищет. Он тоже надеется, что я обнаружу себя. Он ждет, чтобы сделать выстрел и поставить очередную зарубку на прикладе – еще одна жизнь в копилке.
Мы – враги. Я не знаю его, он – меня. Если повезет, я увижу его лишь на мгновенье, да и то – в оптику. Если не повезет, то не увижу… Странная война, в которой я не знаю врага. А ведь он – снайпер с той стороны – враг! Он пришел, повинуясь приказу. Он хочет отнять у меня дыхание и стук сердца, а я – у него. Или – наоборот. Это с какой стороны посмотреть. 
Чем он живет, есть ли у него дети, жена, братья-сестры? Что он хочет от жизни? Что он любит, что ненавидит? Какая музыка ему нравится, какие книги? Играл ли он в футбол с мальчишками, или в детстве он мастерил самолетики?
Кто он – снайпер с той стороны? Он пришел за моей жизнью и за жизнью моих товарищей. Чем он отличается от меня, кроме того, что говорит на другом языке?
Наверное, ничем. У него такие же как у меня сердце, легкие и голова. У него такие же глаза. Может, другого цвета, но, наверняка, зоркие и внимательные. У него две руки и две ноги. И еще у него есть винтовка с оптическим прицелом, сквозь линзы которого враг высматривает меня.
Солнце поднялось где-то справа и переползло в зенит, освещая узкую полоску ничьей земли, заросшую желтыми, словно вобравшими в себя яркие лучи, лютиками. Над режущей глаз желтизной, судорожно взмахивая крылышками, порхали белые бабочки. А за ними носились ласточки, стремительно-неуловимые в своем ломаном полете. 
Чуть дальше – край обороны противника. В прицел я хорошо видел бруствер окопа, прорезанный пулеметными щелями.  Гнезда стрелков, с узкими бойницами, утопленными в песчаную насыпь, представлялись мне непреодолимым препятствием. Я, например, из такой щели бойца не достану. 
Не интересно…
Сместив прицел чуть дальше, я принялся разглядывать янтарные стволы сосен, под которыми были выкопаны оборонительные укрепленья. Там тоже ничего интересного: противостояние длится не первый день, и солдаты противника уже научены горьким опытом: не мелькают в подлеске, соблазнительно высовываясь на выстрел. 
Когда высокие командиры решат отдать приказ «В атаку!», никто не знает. Вот и сидим, теряя время в позиционной войне, превратившейся сейчас в мою личную войну. Войну один-на-один. Войну нервов, воли, терпения и наблюдательности. В  войну двух снайперов.
Под мешковиной становилось жарко – солнце грело не переставая. Хоть бы облачко, что ли какое появилось!
Я оторвался от прицела и на несколько секунд зажмурился. В глазах защипало и по красноватой темноте побежали цветные разводы. Сейчас-сейчас… Во-о-о-т… Хорошо.
Где ж ты сидишь, мой дорогой, мой любимый, мой ненаглядный? Куда ж ты, сволочь, делся? Где засел-то? Покажись! Ну, пожалуйста! Мне и надо-то всего несколько секунд! 
Я перевел поле прицела ближе и правее. Вон лежит труп бойца, одного из наших. Твоя работа, между прочим, дорогой мой визави! Второй день так лежит. Мои его вытащить не могут – сектор пристрелян. А твои периодически развлекаются, постреливая по погибшему из пулемета. 
В оптику хорошо было различимо вздутое тело, лохматое от пулеметных очередей. Над трупом тяжело, как перегруженные бомбардировщики, вились синие жирные мухи. Мне казалось, что даже здесь слышно их деловитое жужжание. 
Я опять зажмурился. Теперь, между радужными всполохами, перед моими глазами плыло видение поруганного тела.
Солнце переместилось левее. Жара донимала. По лбу тонкими ручейками стекал пот. Оставляя на губах горько-соленый вкус, он тек дальше по подбородку и капал вниз со щетины. Бриться перед заданием нельзя – примета такая. Мы, снайперы, вообще народ суеверный. Бриться нельзя, ногти стричь нельзя… Много чего нельзя. А еще нельзя шевелиться.
Лежать без движения целый день очень тяжело. Вернее – невозможно. Да и не нужна эта монументальная неподвижность: мышцы затекут и в нужный момент не смогут быстро отреагировать на приказ. Поэтому нас – снайперов – учат своего рода зарядке. Попеременно напрягая и расслабляя мышцы, можно добиться достаточного в них кровотока, при этом, абсолютно не совершая движений, видимых со стороны.  
Солнце давно перешло зенит, и от деревьев вправо поползли, удлиняясь, тени. Скоро уже вечер. А там, глядишь, и ночь наступит. Ночью, как тень, я уползу к себе. И буду отдыхать. Сутки спать не просыпаясь. 
Как же надоела эта война! Ну вот почему, скажите, почему, я долен стрелять во врага?! Нет, понятно, что он – враг, которого надо уничтожить. Это понятно. Но почему он – враг? Кто мне объяснит? Почему такой же человек как и я становится противником? Почему он ищет меня в прицел, почему хочет убить? Чем я-то ему не угодил? Я лично чем? 
Ничем… И он мне – ничем. Просто сказали: «он – враг!». И все! Мне сказали, что он – враг! И ему сказали: «Убей!». Вот так и получилось, что сейчас мы ищем друг друга сквозь линзы, расчерченные прицельными линиями.
Солнце уже ощутимо клонилось к западу. Ветер поменялся и принес с той стороны запах кострового дыма и каши с мясом. Правильно: война  войной, а обед по расписанию!
Я уже в который раз за день осмотрел лес перед собой. 
Стоп!
Натренированный  взгляд за что-то зацепился. Я еще не понял, что именно, но что-то в пейзаже поменялось. Рефлексы крикнули: «Не так!!!». Что?
Коряга? Нет! Как лежала, так и лежит. Валуны? Тоже нет! Что же не так-то?! 
Медленно, вдумчиво, не торопясь. 
Взять бинокль, приложить окуляры к глазам, тихонько повести слева направо, внимательно всматриваясь в пейзаж. 
Стоп! Назад!
Еще раз… Медленно… Не торопясь… Спокойно… Внимательно… Не спеша… Вдумчиво… Осторожно… 
Медленно… Не торопясь… Спокойно… Внимательно… Не спеша… Вдумчиво… Осторожно…
Еще раз… Медленно… Не торопясь… Спокойно… Внимательно…Внимательно… Внимательно… Внимательно… Стоп!
Ну, конечно! Что это за елочка-первогодочка? Откуда взялась? Не было, ведь, тебя. Точно, не было!
Я отложил бинокль и взялся за винтовку. В оптическом прицеле, конечно, увеличение не то, но мне сейчас и его достаточно. 
Елка сама не появится, ей человек помочь должен. А зачем человеку елка? Правильно – для маскировки. А зачем человеку маскировка? Вот в этом-то мы сейчас и будем разбираться.
Я чуть пошевелился, укладываясь удобней, и плотнее прижал к плечу верную винтовку с двенадцатью зарубками на прикладе. Внимательно… Поехали…
Ветер опять поменялся – дует слева. Возьмем на него поправку. Расстояние – метров шестьсот. Нормально…
В поле прицела, прямо на пересечении  черных штрихов-меток маячила та пресловутая елка.
Ну-ка… Что там у нас?..
Елка чуть шевельнулась, и причиной тому был не ветер. Прямо под елкой показался серо-зеленый клок ткани. Угадал!
 Внимательно! Вдох… Палец на спусковом крючке… Прицел не дрожит…
Возле елки что-то блеснуло. Так блестеть может только линза, отражая солнечные лучи!
Стук-стук-стук – бешено колотится сердце. Медленно выдох…   Стук… Палец плавно давит на спусковой крючок, выбирая свободный ход теплой стали…
Выстрел! 
Пока его пуля летела в меня, в голове мелькнула мысль: «Не угадал!».
Тьма…
***
Растекающееся по экрану красное пятно прорезала надпись «GAME OVER».
- Твою мать! – я в сердцах оттолкнул клавиатуру и скинул наушники. – Олег, ты опять меня убил!
- Что значит «опять»?! – мой партнер-соперник по игре тоже скинул наушники и выглянул из-за монитора, хитро и весело щуря глаза. – Между прочим, три-два!
- Но в твою же пользу! – я недовольно сморщился. – Ладно, хорош стреляться.
- Может еще разок? – Олег ухмыльнулся.
- Не-е-е, - протянул я. – Эдак мы до ночи не кончим. Три-два, значит три-два. Продул.
- Не возражаю. – мой приятель встал с кресла и хрустко потянулся, разминая затекшую шею. – С тебя пиво, как с проигравшего…