…катилась волна одобрительного бормотания: никто не пострадал, так это ж здорово! А командир – сам себе злобный Буратино – нечего было с «Наемниками» связываться. Нафаня мысленно поставил себе плюсик: первый опасный момент проскочил без неприятностей. Если и дальше так пойдет, то, считай, везучий человек.

- Как вы сами понимаете, такое поведение Кэмела не могло не бросить тень на всех «Волков». – Нафаня заметил, как бандиты притихли и навострили уши. Еще бы! Если «Наемники» сочтут расправу над Кэмелом недостаточной платой за попытку «Волков» надавить на них, то можно смело говорить, что банда закончили свою историю в Зоне. Сюда придет небольшой штурмовой отряд, и сравняет с землей их базу вместе с теми, кто выживет после боя. Вернее  - после бойни, ибо нельзя называть то, что здесь будет твориться, благородным словом «бой».

- Однако, - Нафаня не стал дальше держать бандитов в неведении относительно их судьбы, - мне удалось убедить «Наемников» в том, что эта акция была личной инициативой Кэмела, и остальные «Волки» не имеют к ней отношения и, следовательно, не могут за этот поступок отвечать.  Командир «Наемников» мне поверил, и обещал передать Деймосу, что «Волки» не несут ответственности за действия своего бывшего предводителя. Скорее всего, это не отразится на дальнейших отношениях с нашими влиятельными друзьями!

Бандиты опять одобрительно зашумели: расправа откладывалась. «Наемники» не имеют претензий к «Серым волкам»! Да это же просто здорово! Молодец Нафаня!

- Итак, в заключении хочу сказать следующее! – Нафаня напрягся, подойдя ко второму опасному моменту своей предвыборной речи, которая обещала стать инаугурационной. – Со всей ответственностью я принимаю на себя должность командира «Серых волков»! Я рад встать во главе клана великих воинов! Да пребудет с нами Зона! Ура!

Никто не поддержал Нафаню. Все стояли, молча переваривая только что сказанное. Через некоторое время информация, видимо, была осмыслена, потому что бандиты начали шушукаться между собой. Чего-то подобного Нафаня и ожидал. Он решил сам пойти на обострение.

- У кого-то есть вопросы? – Нафаня окинул взглядом людей, стоящих перед крыльцом.

- Что ты нам тут фуфло толкаешь? Мы тебе что, бакланы-первогодки? Чего ты тут, в натуре, шнуруешь нам? – из толпы донесся голос Грева. – Это почему ты должен быть главным? Может, мне тоже неймется бугром стать?

В ответ на это толпа зашумела, поддерживая говорившего. В одиночку же каждый из бандитов, за редким исключением, боялся сказать свое слово человеку, стоящему на крыльце. Он мог быть кем угодно – это не важно. Главное, что он стоял на крыльце, заявляя тем самым свои права на власть. Нечасто кто-то пытался возразить тому, кто смог подняться на эти вожделенные три ступеньки. А тут вот Грев решился, почувствовав возможность взять власть в свои руки.

Нафаня, собственно, ожидал от несдержанного Грева чего-то подобного. И, если раньше ему прощались такие высказывания, то теперь, в период безвластия, надо было принимать срочные меры, чтобы из уже начинающей роптать толпы не всплыл еще один претендент на трон. Нафаня плавным движением выхватил из-за спины пистолет и выстрелил в лоб Греву. Никто не успел ничего понять, когда оппонент Нафани упал навзничь с пулей в мозгах. Бандиты, стоявшие рядом с Гревом, испуганно попятились, оставляя убитого лежать в пустом круге. Потом взгляды всех метнулись от убитого к человеку, стоящему на крыльце.

- Кто еще хочет со мной поспорить? – Нафаня картинно подул в ствол пистолета. – Желающие есть?

Таковых не нашлось. Никто не хотел, имея перед глазами пример Грева, вступать в борьбу за власть. Своя шкура всякому дорога!

- Нет? – уточнил Нафаня. – Хорошо. Тогда так. Послезавтра через Каменку пройдет группа сталкеров. Они в Староселье Выброс переждали и двинулись на юг…

Бандиты притихли, внимательно слушая новоявленного командира. Ну, это понятно: любая сталкерская группа, возвращающаяся из центра Зоны, тем более, после Выброса, потенциально представляет собой жирного гуся, которого не грех и ощипать. Проблема в том, что этого гуся перехватить надо. Желательно, из засады, потому что сталкеры, тем более в группе, к боям привычны.  И с бандитами при лобовой атаке справятся сходу. А тут, начальник маршрут знает. Да это же просто праздник какой-то! Правда, никто из бандитов не догадывался, что сведениями этими с Нафаней поделился Кэмел, ныне скрывшийся с «Наемниками» за горизонтом. А Нафаня благоразумно умолчал об источнике информации, оставляя все лавры себе.

- … пройдут через Кошовку и Чернобыль. Там переберутся на другой берег ручья и по пролеску выйдут к Каменке. Тут-то мы их и встретим.

Дружные крики «ура» разнеслись над лагерем «Волков». Каждый из бандитов уже видел себя обвешанным трофейным оружием и контейнерами с дорогими артефактами, которые они обязательно отберут у лохов-сталкеров.  Нафаня решил подогреть радостное настроение «Волков».

-А сейчас, отмечаем мое вступление в должность. – Нафаня нырнул за дверь и с грохотом выставил на крыльцо ящик отличной водки, из личных, теперь уже бывших, запасов Кэмела. -Пейте, вольные бродяги!

Опять толпа проорала «ура», только теперь этот крик был троекратным. Стало ясно, что, несмотря на убийство Грева, про которое все уже забыли, Нафаня принят «Волками» как лидер. Бандиты потянулись за выпивкой.

- Курнуть  бы чего позабористей… - мечтательно пробормотали в толпе.

Нафаня, услышав пожелание, дождался, пока народ разберет водочные бутылки, и поднял над головой пакет, в котором лежала какая-то коричневатая масса, скатанная в мелкие шарики. Бандиты, до того радостно переговаривающиеся в предвкушении доброй попойки, затихли, глядя на вожделенный пакет как загипнотизированные. Все они узнали зелье – терьяк. Только, в отличие от Туркмении и прочей Средней Азии, в Зоне терьяком называли не опий-сырец, а производное полыни-чернобыльника, росшей поблизости от Ладыжечей по северному заболоченному берегу Припяти.

Чернобыльник, обладающий нужными для производства наркотика свойствами, вырастал только там, недалеко, кстати, от печально известного Чернобыля. Вот такой интересный намек подкинула Зона людям.  Сбор сырья был сопряжен с огромным риском: в этом месте Периметр подходил совсем близко, и военные периодически устраивали облавы на любителей дури. Кроме того, по берегам реки обитало множество мутантов, самым опасным из которых, следовало признать болотного кровососа – разновидность обычного (если можно так выразиться), отличавшегося более массивным телом и зеленовато-бурой кожей.

Для производства терьяка нужна была пыльца полыни– штука крайне ядовитая, если ее вдохнуть. В период цветения чернобыльника – с июня по август – на делянках можно было видеть странную, а по меркам Зоны просто нереальную, картину: голые мужики, одетые только в берцы и изолирующие противогазы, бегали взад-вперед по полю, загребая руками метелки с желтой пыльцой, которая оседала на потной коже.   Потом пыльцу вручную скатывали с разгоряченного тела в бурую массу. Немного передохнув, сборщики, в качестве которых  наркобаронами использовались рабы или сильно задолжавшие сталкеры, опять принимались бегать среди кустов полыни, рискуя быть сожранным мутантом или угодить в аномалию.

Но, несмотря на опасности, подстерегающие сборщиков пыльцы и их конвойных, бизнес этот приносил стабильный доход. Неплохой, раз его до сих пор не забросили.

Сырье – скатанную в «тесто» пыльцу- дальше отправляли через реку на юг, в Оташев, где из «теста» делали сам терьяк. Процедура приготовления наркотика, надо сказать, была сложна, но не требовала серьезных финансовых затрат. «Тесто» сначала сушили, потом мелко перетирали с известью, а затем погружали смесь в ацетон и несколько раз тщательно перемешивали. То, что растворялось, потом отфильтровывали и выпаривали, получая сероватую массу хараса. Харас – концентрированный терьяк – в чистом виде к употреблению не годился. Его разводили медом в пропорции один к сорока. Полученную смесь на несколько дней оставляли в темном сыром подвале, где она загустевала и превращалась в терьяк, который потом шел на продажу.

За пределы Зоны выносили только готовый терьяк, оставляя весь процесс его приготовления внутри Периметра. Казалось бы, гораздо проще пронести через охраняемую зону пять грамм хараса, чем двести терьяка. Но харас вне Зоны не хранился, очень быстро превращаясь в горькую пыль, не способную вызвать ничего, кроме кашля.

Всем этим наркобизнесом заправляли люди Бормана, держащие в страхе юго-восточный сектор. «Волки» с Борманом не пересекались, так как зона их интереса располагалась западнее. Можно даже сказать, что «Бормашины» и «Волки» помогали друг другу, информируя, по-соседски, о возможных зачистках и других неприятностях.

Часть производимого наркотика, естественно, оседала в Зоне. И в пакете, что сейчас держал в руках Нафаня, был отличнейший терьяк, извлеченный из тайника Кэмела.

Новоявленный вожак «Волков» отсыпал из  пакета примерно треть наркотик и передал его ближайшему бандиту. «Волки» одобрительно загудели, чувствуя, что вечер станет волшебным.

- Это, - Нафаня поднял пакет с оставшимся терьяком, - получите после того, как разберемся со сталкерами.

Последние три слова просто потонули в одобрительном реве толпы, услышавшей вожделенное «получите».

-Оттопырьтесь в полный рост, мальчики. – пробормотал главный бандит.

«Волки» стали разбиваться на группки и разбредаться по укромным углам. Нафаня поймал за рукав проходящего мимо бандита.

- Лукар, погоди, дело есть.

 «Папа» завел недовольного тем, что его отрывают от гулянки, бандита в дом. Они прошли в комнату, недавно бывшей «офисом» Кэмела. Только теперь на кресло с высокой спинкой сел Нафаня, окончательно утвердивший таким образом свой статус «босса».

Нафаня не начинал разговор, молча разглядывая Лукара, сидящего напротив. Тот, в свою очередь, беспокойно ерзал на стуле, переживая, что ему не достанется терьяка. Потом, когда молчание начало затягиваться, бандиту в голову полезли другие мысли, разом вытеснив оттуда наркотики и водку. Лукар припомнил, что в свое время он пребывал с Нафаней, тогда еще только влившимся в банду, в несколько натянутых отношениях. Не хочет  ли теперь «босс»поквитаться с ним?

Нафаня помолчал еще немного, подогревая тем самым беспокойство Лукара, потом откинулся на спинку кресла и улыбнулся. Тому стало совсем нехорошо от этой улыбки.

- Лукар, - наконец начал «папа», - наши с тобой старые терки я забуду.

Бадит выдохнул, не сумев скрыть облегчение, которое испытал при этих словах.

- Надо с посредником связаться, - продолжил меж тем Нафаня. – Чтобы он на «Янтарь» свистнул. Только, быстро.

- А что такое? – удивился бандит.

- В яме у нас научник, - Нафаня заметил, как лоб его собеседника удивленно сморщился. – Пока не помер, надо его продать.

- Так это не наемник? – уточнил Лукар.

- Нет, они его где-то по пути подобрали, и нам в качестве платы оставили. Если ушами хлопать не будем, то получим неплохие бабки. Держи! – Нафаня кинул через стол карточку ученого.

- Лады! – Лукар поймал карточку и принялся озабоченно крутить ее в руках. – А звать-то его как? Борисенко нам просто так не поверит, если мы ему только карточку покажем.

- Вот, сейчас этим и займемся. А ты посреднику номер карты скинь, и скажи, что ученый, пока, не умер.

- Угу, сейчас. – Лукар принялся набирать на ПДА сообщение, сверяясь с карточкой.

– Ждем теперь, - закончив, пробормотал он себе под нос, - вроде, на связи должен быть.

Через несколько томительных минут, проведенных бандитами в молчании, ПДА Лукара пискнул, извещая владельца о входящем сообщении. Лукар внимательно прочитал текст, довольно хмыкнул и показал, перегнувшись (вернее, почти распластавшись) через стол, экран Нафане.

-Отлично, - почитав, «босс» удовлетворенно кивнул головой. – Айда, с научником побеседуем.

Бандиты прошли через полдома и спустились по приставной лестнице в темный глубокий подвал – зиндан. Казалось бы, под землей должно быть сыро и прохладно, но тут воздух был сухим и спертым, как в жаркой кладовке. Научник лежал на полу и мирно спал, подчиняясь данному не так давно приказу. Лукар посветил на раненого фонариком: на восково-бледном лице ученого играла улыбка. Ясно, что сон, который он сейчас видел, был хорошим.

Лукар связал руки ученого за спиной, перемотал ему веревкой ноги возле лодыжек и отошел к Нафане, бесстрастно наблюдавшим за манипуляциями подчиненного.

- Ну что, будить? – Лукар посмотрел на Нафаню.

- Давай. – разрешил тот.

***

Май, хоть был жарким и спорым, по вечерам, когда солнце уже уходило за горизонт, еще заставлял ежиться от налетающего с реки холодного ветерка. Мы – я и мои мама с папой- сидели в беседке, увитой распускающимся виноградом. Отец давно привез откуда-то лозу, которая должна была плодоносить в условиях Московской области, и посадил ее вдоль перголы. Сорт винограда назывался «Изабелла», и отец утверждал, что ягоды будут вызревать.

Первое время мы посмеивались над его неистощимой верой в лучшее. Когда же виноград «принялся», пополз по рейкам перголы, разлопушил свои листья, укрывая беседку в тени и  давая прохладу в знойный день, мы посмеиваться перестали. А когда, через несколько лет, в конце сентября мы отведали синих до черноты, мелких и жутко кислых ягод, вкус, которых, все же, удивительно напоминал «Изабеллу», то на отца стали смотреть уже с уважением. Это же надо, на северо-западе от Москвы, в открытом грунте вызревал виноград!

Сейчас, однако, была только середина мая, и виноград еще задумывался: цвести ему, или просто выбросить листья и на этом остановиться. Учитывая прохладный речной ветерок, мы утеплились, чтобы посидеть за огромным столом в беседке. На отце была старая синяя летная куртка, неоднократно штопаная и латаная. Мама несколько лет уже пыталась ее выбросить, но отец, в неравных схватках, отстаивал любимую вещь. И гордо потом носил ее, как знак независимости мужчин от женщин.

Я смотрел на родителей, беззлобно и привычно переругивающихся друг с другом, и улыбался. Сколько я себя помнил, они ругались постоянно, обязательно расходясь во мнениях относительно какой-нибудь мелочи, которую каждый из них считал принципиальной. Моя мама, человек горячий, постоянно при этом что-нибудь била, давая выход эмоциям. Пока я быль маленьким, в ход шли чашки и стаканы. Когда же я повзрослел настолько, что смог играть с родителями в преферанс, мама начала бить свои очки, ругаясь с отцом (да и со мной, что греха таить) за неверно сделанный ход. «А! Говорила я, с бубей надо ходить!» – и бах очки об пол! К тридцати годам я уже со счета сбился, сколько оптики мама загубила за ломберным столом. Отец, надо отдать ему должное, реагировал на это очень сдержано, про себя, видимо, посмеиваясь над вспыльчивым маминым характером. Скажете, что такого не бывает? Может и не бывает, но мои родители подобным образом ругались уже сорок пять лет – я был поздним ребенком.

Сейчас мама, закутавшись в шерстяной плед, опять завела свой давний разговор – ликвидировать отцовскую куртку. Отец лениво отнекивался. Все шло по накатанной. Уже не в первый раз. Я, на всякий случай, посмотрел на себя – ничего, куртка, вроде, не должна вызвать гнева – не рваная и относительно новая.

- Ну ладно, про это мы с тобой потом поговорим. – закончила спор мама и переключилась на меня. – Что ты, Андрюша, нам сказать хочешь? Неужели, жениться надумал?!

Моя женитьба была давней и несбыточной маминой мечтой. Она уже несколько раз пыталась меня сосватать, предлагая удачные, на ее взгляд, партии. Обычно, невестами были дочери ее многочисленных подруг. Не спорю, девушки, сплошь, были хорошенькие, умненькие, из благополучных семей… С одной из них мы даже недолго встречались, но… Мы друг друга знали с младенчества, как брат с сестрой, о каких отношениях тут может идти речь?

- Нет, мама, не собрался. – развеял я иллюзии. – Я по поводу своей дальнейшей работы приехал поговорить.

- Тебя пригласили в Небраску?! – мама радостно всплеснула руками, от чего плед сполз с ее плеч. Пожалуй, она чуть переигрывала. Родители прекрасно знали о моем желании работать в Зоне.  Я посмотрел на отца. Он сосредоточенно хмурил брови и покачивал головой – думал.

Когда Она только образовалась, то сразу привлекла внимание научного мира. Я тогда учился в университете, собираясь стать зоологом. Через год или два после Ее появления, в университете сформировали кафедру аномальной биологии. Студенты там не учились, и попасть туда можно было только после написания диплома. Мне повезло, я получил должность младшего научного сотрудника на кафедре.

Родители считали, что это временное увлечение, вызванное общим веянием. Профессора мне прочили карьеру в зоологии, все было на мази, а тут я взял и ушел в сторону. Не могло быть такого! Сколько я родителям не объяснял, какие перспективы открывает Зона перед людьми, сколько пользы можно извлечь из Нее, родители меня не понимали. Даже моя ранняя ученая степень – доктор биологических наук – не могла убедить их в правильности выбора. Нет, родители, конечно, гордились мной – доктором наук. Безусловно. Но, еще больше бы они гордились, если бы степень я получил не за капание в мутантах.

Более того, родители знали о письме, посланным мной в НИИ ЧАЗ, и всеми силами старались воспрепятствовать положительному решению этого вопроса. Мама с папой выбрали все свои связи, чтобы мне отказали.

Но, прожив столько лет под опекой родителей, иногда чрезмерной, я научился мыслить, немного опережая их. Я тоже нажал на все возможные рычаги. Нет, повлиять на решение комиссии я не надеялся, а вот нейтрализовать влияние родителей – очень может быть.

Я знал о подпольной деятельности мамы и папы. И всеми силами старался ей помешать, делая вид, что ни о чем не догадываюсь. Родители тоже знали о моих контртеррористических действиях, но тоже делали вид, что не в курсе. Кроме того, они знали, что я знаю, и я знал, что они знают. Но мы все вместе изображал, будто ничего не происходит. Таковы были правила игры.

Вот и сейчас мама пыталась показать, что не догадывается о том, какие новости я собирался сообщить. И все ее переругивания с отцом сегодня, разговоры за столом о погоде и ревматизме, о цветах и замечательной дочке соседки слева, были ничем иным, как попытками отсрочить неизбежное.

- Нет, в Небраску меня тоже не пригласили. – я подался чуть вперед и выпрямился, сев на самый краешек стула. – Я еду на Украину.

- Ты смерти моей хочешь! – мама опять всплеснула руками. Для нее слово Украина было синонимом Зоны. – Отец, поговори хоть ты с ним!

- Пойдем, пройдемся. – папа встал с плетеного кресла и положил мне руку на плечо, вынуждая поднять глаза. Я посмотрел в лицо отцу и поразился, как оно изменилось за какие-то краткие мгновенья. Только что передо мной сидел пусть и не молодой, но еще крепкий мужчина, сосредоточенный, но спокойный. Сейчас же на меня смотрел старик, осунувшийся, с испуганным взглядом.

- Пойдем. - я тоже поднялся.

- Сиди тут, мать! – отец жестом остановил маму, которая собиралась присоединиться к нам. И, что удивительно, мама без слов послушалась!

Мы вышли за калитку и мерно переступая, направились в обход поселка. Обычно такой маршрут занимал минут тридцать-сорок, в зависимости от скорости. Сейчас мы шли совсем уж прогулочным шагом. «Час» – решил я про себя.

Некоторое время мы шли молча, раскланиваясь со знакомыми. Наконец, отец заговорил:

- Ты все решил?

- Да, папа, я все решил. – эти слова дались с трудом, но, как мне показалось, они отвалили какой-то огромный камень, мешавший разговору, и дальше наша с отцом беседа текла проще.

- Зачем тебе это надо? – отец сорвал совсем юный листочек с березы, растер его в ладонях и понюхал, наслаждаясь запахом свежести. Я тоже вдруг ощутил его, этот горький запах весны.

- Это интересно и перспективно... – начал я неоднократно отрепетированную речь.

- Нет, Андрейка, ты не понял. – прервал отец. – Тебе, именно тебе, это зачем надо?

Признаться, такая постановка вопроса меня озадачила. Как объяснить, что по ночам во снах я вижу жутких, но интересных мутантов, страшные, но захватывающие воображения аномалии, невозможные, но реально существующие артефакты. Как объяснить, что у меня душа не на месте от того, что я хочу понять- как такое возможно. Какими словами рассказать, что все это может служить Человеку: лечить болезни, спасать от голода, открывать новые миры, погружать в тайны материи? Как все это донести до другого? Наверное, никак. Поэтому, я промолчал и тяжело вздохнул.

- Вот именно! – отец, оценив мой немой ответ, поднял вверх указательный палец.- Ты не можешь объяснить, потому что сам всего не понял. Но,- тут отец выдержал томительную для меня паузу и растер в ладонях еще один листочек, - ты чувствуешь, что тебе это необходимо, как я чувствую, что весна для меня всегда начинается этим запахом. – тут отец поднес ладони к моему носу и я уловил запах, который только что представлял – горьки и свежий.

Сказать больше друг другу нам было нечего. Все оставшееся время мы шли молча, думая каждый о своем. Только отец иногда срывал очередной березовый листочек.

Уже подходя к калитке отец, вдруг, остановился и сказал:

- Ты хочешь всех облагодетельствовать, принести пользу всем сразу. «Счастье для всех. Даром. И чтобы никто не ушел обиженным!». Такое только в книжках бывает. А в настоящем, не выдуманном мире – никогда. Пора бы тебе уже забыть про эти детские мечты. Пора бы тебе проснуться. Слышишь, Андрей, проснись!

***

Боль! Одуряющая, всепоглощающая, объемная, живая! Все это – боль! Казалось, что вокруг не осталось ничего, кроме боли. Она была сверху, снизу, с боков. Она была над- и подомной. Она была во мне. Я был в ней. Мы были слиты друг с другом, как олово и медь в бронзе. Болело пространство вокруг. Болел воздух, земля, вода. Болело мое тело, болела душа, мысли. Даже крик, даже вздох, вырывающиеся из моих губ, болели!

Наверное, такую же боль испытывает при рождении ребенок, когда акушер вынимает его на этот свет. Младенец, лежа в руках доктора, обиженно кривит губки, морщится, а потом начинает кричать, извещая мир о рождении новой жизни.

Я помню эту боль. Темнота. Такое ощущение, что тебя посадили в мешок из очень плотной резины. Нет! Не из резины, а из термоусадочной пленки, которая постепенно сжимается, давя на грудь и голову. Почему-то тебе хочется открыть рот и сделать вдох, но ты не знаешь, как это – вдохнуть. Боль, дикая боль! Сначала в голове, потом -в плечах. А дальше уже не больно. Дальше - холодно! Тебе надо что-то сделать! Что-то обязательное, непременное. Самое, пожалуй, важное в твоей жизни. Но ты не понимаешь – что и как. Кто-то хлопает тебя. Это не больно. Это- обидно. И от обиды ты кричишь, высказывая свое мнение о мире…

- Проснись! – чей-то грубый голос вернул меня в реальность. Кто-то сильно тряс меня за плечо. И от этого, почему-то, ужасно болел живот.

Я открыл глаза. Было ощущение, что в них насыпали песка, и я вновь зажмурился. Боль в животе усиливалась, мне показалось, что если я повернусь на бок, то она утихнет. Я попытался, но от этого только сильнее заболело.

Вслед за болью пришли воспоминания. Об атаке монолитовцев, о нашем с Партизаном бегстве, о его гибели. А дальше – пустота. По-моему, меня ранили. А где же я? Какие-то голоса надо мной, только слов я не понимаю.

Как же жжет! Будто кипяток внутри разлили! Почему-то, это кажется мне знакомым. Боль как-то связана с провалами в памяти? А где я? Мы готовились переждать Выброс в подвале какого-то дома. Потом на нас напали наемники. Был бой. А потом я ничего не помню. Как больно! Если я пошевелюсь, боль только усилится. Ну, доктора, где же ваш долбанный болевой шок, от которого я должен потерять сознание?! Где он?!

Где я? Вроде, я слышал два голоса? Что-то говорили… Кто они, «Наемники»? Военсталы? Кто они? Где я?! Как же больно!!!

Я вновь попытался разлепить веки. В этот раз мне это удалось. Но темнота, которая меня окружала, казалась непроглядной. И я опять закрыл глаза.

 Очень хотелось пить. Я провел языком, распухшим и шершавым, как котлета из столовой, по губам. Похоже, что они потрескались. Обезвоживание? Сколько я провалялся без сознания? И почему так жжет внутри? Неужели, перитонит?! Тогда, доктор Жданов, дни твои сочтены. Еще вопрос: где же я?! Хотя… Какая, собственно, мне разница, где подохнуть?! Как же больно!

А почему мне все равно, выживу я или нет? Наверное, потому что я уже решил для себя, что шансов у меня уже нет! Больно…

Да почему, почему я должен умереть?! Не хочу! Не буду! Я еще не выполнил того, зачем пришел! А зачем я пришел? Вопрос застал меня врасплох. Раньше я не придавал этому значения. А теперь, на грани жизни, мне, вдруг, стало интересно- зачем. Зачем я родился, зачем жил, зачем я пришел сюда, и зачем умирали люди, защищая меня?

По животу опять прокатилась жгучая волна. Кажется, я застонал.

- Проснулся? – спросил кто-то рядом со мной.

Я опять открыл глаза, и попытался сфокусировать зрение. Получилось не сразу. Через некоторое время я разглядел какого-то мужчину, склонившегося надо мной. В этот миг тьму прорезал луч фонаря,  и я зажмурился. И от этого движения боль опять скрутила мне живот. Я застонал.

- Проснулся, - удовлетворенно произнес кто-то. – Точно, проснулся! Эй, тебя как звать? – кто-то потряс меня за плечо. Опять боль! Видимо, от нее я и очнулся!

- Не трясите! Мне больно! – сказал, вернее, хотел сказать я. Но вместо слов из горла вырвался какой-то сип. Я попытался откашляться, но  это опять вызвало обжигающую волну.

- Дайте воды! – прошептал, наконец, я.

- Так, заговорил. – опять раздался тот же голос. – Нафаня, можешь с ним перетерть.

- Как тебя зовут? – спросил другой мужчина, наверное тот, которого звали Нафаня.

- Андрей. – прошептал я. – Дайте воды.

Кто-то из собеседников хмыкнул, и мне в лицо потекла тонкой струйкой вода. Эта струйка перемещалась по лицу, однако, в рот не попадала. Вода затекала мне в нос и уши, била по глазам, назойливо стучала в лоб, краешком задевала подбородок, стекала по волосам, но губы мои оставались сухими. Только случайные капли попадали на растрескавшуюся кожу, приятно холодя ее. Я пытался поймать неуловимую струю,  но мне это не удавалось. Чувствительность постепенно возвращалась к телу, и я понял, что не могу пошевелить руками, так как они связаны за спиной, и не могу встать на ноги, так на них тоже были путы.

Я извивался всем телом, забыв про страшную боль в животе, забыв про то, что при перитоните пить нельзя. Какая мне, собственно, разница – можно или нельзя? Я хочу пить, и вот что самое главное сейчас! Мне нужна эта вода, льющаяся сверху на лицо. И я вновь попытался поймать эту неуловимую струю.

В ответ на мои ужимки донесся злорадный смех. Смеялись двое мужчин. У одного это выходило как-то по-хозяйски, а у другого –визгливо и подобострастно. «Шерхан и Табаки» - пронеслась в моем мозгу мысль. Они смеялись над моими мучениями, смеялись, глядя, как я извиваюсь в грязи у  их ног, чтобы поймать драгоценные капли воды.

- Сволочи! – эти слова, на удивление отчетливо, вырвались у меня.

Смех разом стих. Поток воды, лившейся мне на лицо, тоже оборвался. Я услышал чавкающий звук, как будто кто-то наступил в лужу, а потом почувствовал резкую боль. Кто-то ударил меня по ребрам, и от этого в животе опять разлился кипяток.

От боли я перестал понимать, что происходит. Кажется, я повернулся на бок. Во всяком случае,  когда я немного пришел в себя, то ощутил себя именно в таком положении. Меня стошнило.

- Как тебя зовут? – на сей раз это прозвучало как приказ. – Имя! Фамилия! Личный номер!

- Дайте воды. – опять пробормотал я. И вновь почувствовал, как боль от очередного удара смешивается с болью, поселившейся в моем теле.

- Как зовут?! – опять прокричал чей-то голос. – Имя! Фамилия! Личный номер!

- Воды… - мое замутненное сознание не могло больше ничего родить.

Опять боль. Опять тошнота. В желудке, наверное, уже ничего не осталось, но организм мой все еще пытался его опорожнить. Я закашлялся. Боль!!!

- Имя! Фамилия! Личный номер! – вновь прогрохотал голос. Сквозь полуобморочную дымку до меня дошло, что допрос ведет тот, первый, который меня разбудил - Табаки. А второй, носящий странное имя домовенка и детского мультфильма – Шерхан – стоит в сторонке и спокойно наблюдает за происходящим.

- Имя! Фамилия! Личный номер! –Табаки, похоже, рассвирепел не на шутку.

За вопросом опять последовала боль.

- Андрей Жданов. – наконец выдавил я из себя. – Научная база «Янтарь». Шесть-семь-пять-три.

Я несколько раз повторил эту фразу как заклинание, способное огородить мое тело от побоев и издевательств. Как ни странно, заклинание сработало – бить меня перестали.

- Андрей Жданов, шесть-семь-пять-три? – спросил Шерхан. – Все верно?

- Да,- подтвердил я. – Дайте воды.

- Перебьешься! Тебе нельзя! – злорадно ответил Шерхан, а потом обратился ко второму: -  Лукар, ты запомнил?

- Да, Андрей Жданов, шесть-семь-пять-три. – подтвердил Табаки, которого, на самом деле, звали Лукар. Нафаня и Лукар – таковы были имена моих палачей. Хотя, мне больше нравилось Шерхан и Табаки.

- Давай, тогда, свяжись с посредником. – приказал Шерхан. – Пусть поторопится.

- Цену какую назначать? – спросил шакаленок.

- Пятьдесят тонн. Зеленью. – не задумываясь ответил его повелитель. – И пусть поторопит Зарюто с Борисенко, а то от их сотрудника только тушка останется.

- Будет сделано, шеф! – мне показалось, что Табаки должен был козырнуть начальнику и вытянуться во фрунт.

- Тогда, чего стоишь? Дуй, давай! – тигр выказал недовольство нерасторопному шакалу.

Послышался дробный топот ног по мягкому грунту, потом – перестук ботинок по деревянной лестнице, а следом – опять топот, только по бетону над моей головой.

«Бетон! Но в подвале дома, в котором мы воевали с наемниками, полы были деревянными!» - эта мысль как-то очень легко прорвалась сквозь туман боли. Значит, я не в том подземелье, значит, меня перенесли?

- Где я? – спросил я и приготовился к очередному удару. Однако, его не последовало.

- Ты – товар! – сказал Шерхан, судя по всему, присевший рядом со мной. Ответ, если честно, не поставил меня в тупик. Мозг мой, хоть и пребывал в состоянии пришибленности, все же еще работал. Из того разговора, который я только что услышал, можно было сделать вывод, что за меня хотят получить выкуп. Только, кто хочет?

- Где я? – опять произнесли мои губы.

- В подвале. – вновь не ответил на вопрос Шерхан.

- В каком?

- В глубоком. – Шерхан усмехнулся. – Таком глубоком, что тебе не выскочить.

Так, разговор не клеился. Мое местонахождения они не скажут. Боятся, наверное, что вернувшись на «Янтарь» я расскажу, где находится логово этих зверей. Интересно, а про ПДА мой они тоже подумали?

Я немного выгнулся, заставив себя не обращать внимания на адскую боль, пытавшуюся изгнать мое сознание из мозга. Скорей бы уж! Пальцами мне удалось пощупать предплечья. В результате, я понял две вещи: ПДА потерян неизвестно где, и на мне надет не тот комбинезон, в котором я выходил из ворот лагеря.

- Кто вы? – мне показалось, что такой вопрос внесет больше ясности.

- Санитары Зоны. – Шерхан опять усмехнулся. – Мы – высшие, очищаем ее от больных и недочеловеков.

О как! Образованный товарищ попался! Читал Ницше! Или, просто, где-то слышал.

- Санитары – это волки. – я, превозмогая боль, перевернулся на спину. Мне не нравилось говорить, уткнувшись носом в грязь и собственные рвотные массы. Пусть нормально лежать мне мешали связанные руки, и от этого мне приходилось выгибаться; пусть в таком положении живот болел еще сильнее, главное, что я смотрел вверх. –Только, они  -санитары леса. А тут  - Зона. Вы кто? Крысы, что ли? – видимо, боль и злость совсем лишили меня инстинкта самосохранения, раз я сказал такое.

Наказание не заставило себя долго ждать. Опять удар ботинком по ребрам, опять отупляющая, застилающая все волна. Я вновь завалился на бок, только, в другую сторону и чуть подогнул ноги к животу. Похоже, что такое положение обеспечивало мне наибольший комфорт, если можно так выразиться.

Несколько минут ничего не происходило. Только до моего носа доносился сладковатый запах: похоже, Шерхан закурил что-то ароматное.

По потолку застучало, как будто мешок картошки рассыпали, – кто –то пробежал. Через секунду сверху донеслось:

- Посредник интересуется, - голос Табки был взволнованным, - как у него кошку звали?

- Слышь ты, животное! – Шерхан опять пнул меня, только, на сей раз, не так сильно. – Как у тебя кошака звали?

- А не пойти ли вам? – я выдохнул и назвал адрес, по которому бандитам предлагалось отправиться в пешее путешествие. А в том, что я заложник у бандитов, теперь сомневаться не приходилось.

- Не зли меня! – опять пинок, на этот раз –сильнее. – Как звали, спрашиваю?!

- Да не было у меня кошки никогда! – как можно громче сказал я. – Аллергия у меня на них!

- Так бы сразу! – удовлетворенно произнес Шерхан.

Потом послышались неторопливые шаги и поскрипыв