|
…, Доктор, - Партизан продолжил рассказывать, будто его не прерывали. – Нападать они не будут, если мы первыми агрессии не проявим. Между нами хватит нейтральной территории, чтобы мирно жить рядом.
На словах Партизана Танк презрительно хмыкнул, замаскировав это кашлем. - Я понял. А если нападут? Ночью? - Так у нас на то Тель и существует! – Танк не выдержал и снова вступил в разговор. – Идите сюда, Доктор, вам интересно будет. Я подошел и заглянул через плечо Тель (черт, как же его позывной склоняется?! так и не выяснил, раздолбай!). На экране компьютера был схематически отмечен наш хутор, окруженный широкой синей полосой. - Это что? – показал я пальцем в монитор. - Это - система охраны периметра «Тризор». – Тель оторвался от экрана и посмотрел на меня. - Датчики движения предупредят нас заранее, что кто-то в запретную зону лезет. - Эй, любители говорильни! – Хруст вынул ложку из каши и несколько раз стукнул ей по бортику котелка. – Ужин готов, идите, пока горячий! Народ одобрительно зашумел, зашевелился, и потянулся к котелку со своими мисками. Меня, как новичка и гостя, пропустили вперед. Добродушный Хруст навалил мне с горкой горячей каши, выдал жестянку с чаем, похожую на пивную, и несколько галет, которые сразу же раскрошились, стоило мне достать их из пачки. Ужинали в молчании, было слышно только, как дружно скребут по мискам солдатские алюминиевые ложки, да слаженно жуют челюсти. Покончив с кашей, я взял в руки банку и принялся ее разглядывать, так как раньше подобного не видел. Судя по маркировке, чай в ней должен быть горячий, только как его нагреть-то? Не на огонь же ее ставить, в самом деле? Помог мне лично Спок, объяснивший, что если повернуть на крышке барашек, то через некоторое время чай нагреется, а если я хочу холодного, то надо просто открыть банку. Я поблагодарил командира и уже через минуту наслаждался дымящимся чаем, по вкусу больше похожим на старательно заваренный березовый веник. Такой у нас в университетском буфете продавали, во времена моей золотой юности –лет семь назад. От дежурства меня, как впервые вышедшего в Зону, уставшего, да, к тому же, сугубо гражданского, освободили. Я уселся в уголке на надувной коврик и попытался задремать. Казалось, что сон не должен меня одолеть, так как эмоции и впечатления первого дня в Зоне все еще теснились в голове. Однако, стоило только немного расслабиться, как я сразу начал клевать носом. Уже сквозь дрему я заметил, как Танк, так и не снявший экзоскелета, сложился в углу, словно штатив, опустил голову на руки и засопел. Я последовал примеру военстала и, под топот Вано, несшего первую вахту, тоже уснул. *** Я возвращался домой на электричке. Университетские друзья мне удивлялись: родители живут за городом, недалеко от знаменитой Рублевки, а я добираюсь до дома на общественном транспорте. Причем – в «спальный» район Москвы возле Окружной дороги, хотя есть квартира недалеко от метро, почти в центре города. Сколько я друзьям не объяснял, что живу в этом районе, потому что родился и вырос тут, а «квартиру в центре», доставшуюся в наследство, сдаю; что на электричке езжу, потому что так проще: она прямо возле дома останавливается, а до метро надо еще на автобусе добираться; что общественный транспорт мне нравится, потому, что разом решает проблему с пробками и парковкой машины; что автомобиль я использую только для вылазок за город, друзья, все равно, считали меня чудаковатым сыном богатеньких родителей. И аргументы, что «особняк на Рублевке» - лишь скромный домик недалеко от знаменитых мест, на них не действовали. Для ребят я, все равно, оставался тайным сыном Рокфеллера. Да и пусть! Ничего обидного в этом я не видел, тем более, что ребята подшучивали надо мной по-доброму, без зависти. Май в этом году выдался жарким: сразу после праздников солнце решило отыграться за морозную зиму и принялось нещадно палить. В электричке было душно, несмотря на открытые окна. Людям, ехавшим за город, приходилось несладко: выстаивать час, то и больше в набитом вагоне – непростое испытание. Мне было легче – всего десять минут тряски и я дома. Там есть холодильник и пиво. Я мысленно облизнулся, предвкушая, как открою белую дверцу и выну прохладную темную бутылку с золотой фольгой на горлышке. Как бутылка тут же запотеет. Как звякнет отлетающая крышка, и темное пиво зашипит, перетекая в высокий бокал. А потом я сяду в комнате, хранящей липкую жару майского дня, и сделаю несколько глотков прохлады… Как захолодит в груди и животе, в носу защекочут пузырьки, а на губах останется пенка… Потом я сделаю еще несколько глотков, наслаждаясь контрастом духоты квартиры вокруг меня и живительной прохлады внутри, и только потом включу кондиционер. Красота! Я даже зажмурился, предвкушая все это! На скамеечке, напротив которой я стоял, сидела девушка. Наверное, место она заняла еще на вокзале, а не вошла в вагон как я – на промежуточной станции. Сразу я ее не заметил, занятый мыслями о пиве, но через какое-то время настойчивое шуршание обложки журнала привлекло мое внимание. Девушка, зажатая с одного бока старухой с огромной сумкой, а с другого– подвыпившим потным мужиком, пыталась перелистнуть страницу. «Наверное – бабское чтиво, - подумал я. – Очередной «Гламур» какой-нибудь. Что женщины в них находят?». Неожиданно мой взгляд упал на заголовок статьи, написанный вверху страницы: «Зимняя вегетация кактусов». Бог ты мой! Это что же за фифа такая?! Кактусы-то ей зачем? Тем более – в зимней вегетации? Я с интересом принялся разглядывать хозяйку журнала. Вмеру высокая, ладная, наверное – симпатичная. Лицо девушки было скрыто журналом и бестолковой челкой. Такие прически носили девчонки, когда я еще учился в школе: волосы собраны на затылке в тугой хвост, а надо лбом, испещренным мелкими красными точками, обязательно торчит челка, старательно выведенная с помощью огромного количества лака в дугу. Мне такие прически с тех пор жутко не нравились. Девушка увлеченно читала статью, а я разглядывал ее волосы. Они светились золотом, причем – это был цвет, данный природой, а не современными красками. На мягких волнах волос гуляло солнце, заставляя их играть яркими бликами. Я смотрел на волосы своей соседки по электричке и не мог ими налюбоваться. Что-то манящее и чарующее было в их золоте. Неожиданно девушка опустила журнал и взглянула на меня поверх овальных очков без оправы. Лицо ее было не то чтобы красиво… Не знаю, как описать… Оно было, вроде бы, обычным, без яркой вульгарности поп-звезд со страниц глянцевых журналов, звезд, которых все считают совершенством. Лицо девушки было простым и по-детски открытым. Она смотрела на меня пронзительно-синими, как весеннее небо, глазами, в которых я готов был утонуть прямо сейчас. Наверное, на моем лице отразилось замешательство, потому что девушка слегка улыбнулась, показав белые зубки, поправила очки и вновь углубилась в журнал. Наваждение исчезло. Я посмотрел в окно и, увидев свою остановку, стал быстро проталкиваться к выходу, минуя недовольно ворчащих на меня пассажиров. Окончательно пришел в себя я только на платформе и, глядя вслед удаляющейся электричке, понял, что где-то я эти глаза, эти очки и эту челку уже видел. Причем, совсем недавно. Всю дорогу до дома меня мучила эта мысль: где? Я перебрал все возможные, как мне казалось, варианты, но так и не смог вспомнить. Дома меня ждало пиво. А еще из почтового ящика я вынул конверт. Это был ответ из НИИ ЧАЗ. В нем мне давали согласие на исследовательскую работу в Зоне. *** Утром меня растолкал Партизан. Он протянул тарелку с кашей и кружку чая со словами: «Ешьте, Доктор. И пойдемте собак смотреть. Они ночью вернулись». Я быстро проглотил завтрак и выскочил из дома. Партизан, задумчиво покуривая, ждал меня возле развалившегося крыльца. - Смотрите, Доктор, какая красота! – Партизан показал рукой на открывающуюся перед ним перспективу. Ночной ливень прошел, казалось, без следа. Небо приобрело апрельскую чистоту. Солнце уже встало и освещало Зону, раззолачивая Ее пространства. Трава, бывшая вчера различных оттенков желтого, сегодня вся превратилась в светящуюся темно-янтарную. В этом цвете чувствовалось какое-то неистовство, буйство, и, в тоже время, умиротворенность и неторопливость. Небо сияло ослепительной голубизной. Высокие белоснежные шапки кучевых облаков только добавляли насыщенности этому цвету. Ветра не было. Стояла звенящая тишина, нарушаемая только звуками лагеря. Несколько минут мы с Партизаном любовались этой захватывающей красотой. Как жаль, что мало кому доводилось видеть такую картину! И как жаль, что все это доступно только здесь – на Проклятой Земле! - Эу, господа, вы чего застыли? – это сзади подошел Ковалев. – Док, если будете прохлаждаться, любуясь видами, то ничего по собакам не успеете. У вас только три дня- сегодня, завтра и послезавтра. Потом мы отсюда уходим. А, может так случится, что и раньше. Так что – торопитесь. Неизвестно, когда вас Зарюто еще раз за забор отпустит. Может статься, что и никогда. Спок был прав. Ждать от шефа скорой повторной вылазки в Зону не приходилось. Посему, хоть я еще и не налюбовался на Зону, мы с Партизаном зашли за стену дома и расположились на том самом месте, откуда я вчера разглядывал собачью стоянку. Пристроив бинокль на низеньком штатив, я улегся поудобнее и стал наблюдать за собаками. Партизан сел рядом, опершись спиной о стену дома, спокойно прикрыл глаза и задремал. Однако, стоило мне обратиться к нему с вопросом или иной надобностью, даже просто- неловко пошевелиться, сталкер сразу просыпался. В бинокль хорошо было видно, как из нор в склоне холма то и дело выбирались собаки, деловито отряхивались и бежали по своим собачьим делам. Собаки по виду и размерам напоминали доберманов. Такие же поджарые, мосластые и тонконогие, с такой же длинной мордой и круглым лбом. Сталкеры называют их «слепые собаки», «слепые псы» или просто «слепцы» - за отсутствие глаз. В лабораториях университета и НИИ ЧАЗ я видел только части этих животных, целиком тушку собаки доставить за пределы Зоны еще никому не удалось. Было несколько чучел, сделанных на «Янтаре», а потом переправленных за Периметр, но сейчас я понял, что и они не давали реального представления об этих хищниках. Собак было много. Навскидку – что-то около двадцати-тридцати особей. Точно подсчитать мне не удалось, так как собаки не сидели на месте. Все собаки были пятнистыми. На максимальном увеличении стало понятно, что шкуры собак изъедены какой-то болезнью. Официально утверждалось, что это – радиационные ожоги. Единой расцветки шерсти я тоже не заметил. Преобладали, конечно, черно-коричневые и песочно-кричневые тона. Однако, две или три собаки были серыми. Одна из таких – самая светлая - сидела на пригорке возле сосны и наблюдала за жизнью колонии. Возле холма во множестве валялись обглоданные кости каких-то животных, вечером мной не замеченные. Хотя, может, та плоть как раз среди них и нашла себе пропитание? С костями играли, как я понял, собаки-подростки. Это видно было по их щенячьей разболтанности, а так же по их конституции, заметно отличающейся от конституции взрослых особей. Подростки затеяли возню: трое пытались выхватить у одного осколок кости. Костевладелец отбивался, отпрыгивал и петлял среди мусора, но не открывал пасти, чтобы не выпустить игрушку. Наконец, противники вытеснили его на открытое пространство и разом набросились. Собаки смешались в круговороте лап и длинных хвостов. Наконец, один из щенков выскочил из свалки с костью (я не был уверен, что это ее первообладатель) и, озорно трепыхая ушами, весело умчался прочь. За ним кинулись три оставшихся ни с чем товарища. И все началось заново… Интересно, как собаки ухитряются ориентироваться среди всех этих препятствий? На нескольких снимках, только что мной сделанных, я отчетливо разглядел, что глаза у мутантов отсутствовали. Вернее – они были незаметны среди складок шкуры. Сведения о биологии этого вида мутантов, полученные в академической тиши лабораторий и громе яростных дискуссий, говорили, что собаки ориентируются как летучие мыши, с помощью ультразвука. Именно поэтому у них почти полностью атрофировалось зрение, как у ночных животных. Странно только, что собаки в Зоне не были животными спящими днем и охотящимися ночь. Слепые псы вели, преимущественно, дневной образ жизни, что было совершенно непонятно. Еще собаки, по официальной версии, ориентировались с помощью обоняния, тактильных ощущений и какого-то неопределенного «чувства пространства». Все эти теоретические сведения, казавшиеся мне в университете незыблемыми, как гранитная скала, тут рухнули, как карточный домик. Не могли собаки ориентироваться только с помощью ультразвука! Чем-то еще они пользовались, кроме локатора… Пока я составлял первое мнение о собачьем поселении, Партизан тихо сидел рядом, покуривая, подремывая и наслаждаясь временным бездельем. Только я оторвался от бинокля, чтобы глаза, уже начавшие слезиться, отдохнули, как сталкер подсел ко мне ближе. - Ну, Доктор, как вам все это? – Партизан указал на колонию слепцов. – Неприятное зрелище, да? – в тоне вопроса я уловил что-то странное, какой-то подвох. - Почему? – я лег на бок, чтобы лучше видеть собеседника. -Ну, все эти язвы и прочее… - Партизан развел руками, как бы говоря «вы же понимаете». - Ну и что, что язвы? Подумаешь! – я подпер рукой голову, чтобы удобнее было разговаривать. – Зато, посмотрите, как выверены их движения! А ведь собаки, действительно, слепы! И это доказано! Смотрите, какая грация, какая точность! Играющие щенки ни разу не налетели на препятствие! Такого я даже у обычных собак не наблюдал. Какой же у них механизм ориентирования в пространстве? И каким образом они так быстро его приобрели? - Ну, Доктор, – Партизан, как мне показалось, уважительно посмотрел на меня, - вы и вопросы задаете! - А что «вопросы»? Разве это не интересно? Довольно крупное теплокровное ориентируется в быстро меняющейся обстановке без помощи глаз? Да это же клад для незрячих! Представляете! – я начал распаляться, как всегда случалось, когда я отстаивал свою точку зрения. – Тысячи людей, вынужденных ходить с палочкой или поводырем, смогут самостоятельно передвигаться, обслуживать себя, полноценно трудиться… - Ага! – прервал меня Партизан. – Рисовать цветные картины и смотреть телевизор… «Книжки с картинками для слепых детей», - видел я такую рекламу году эдак в двухтысячном. Все еще удивлялся: нафига слепым детям картинки?! – Партизан помолчал, думая о чем-то своем, а потом со злостью в голосе продолжил: - А еще вояки сделают прибор, чтобы в кромешной тьме без тяжелых и неудобных «ночников» ходить можно было! И этой дряни, как вы понимаете, Доктор, наштампуют в первую очередь. А уж потом, если останутся средства и желание, слепым глаза подарят! - Ну, это как водится! – я не стлал спорить. – Сначала, конечно, военные используют изобретение. На страх агрессору, как говорится. И только потом гражданским достанется. Но, согласитесь, это лучше, чем ничего. - Конечно, лучше! – злость в голосе Партизана становилась более и более явственной. – Атом тоже стал мирным только после того, как американцы Хиросиму с землей сравняли, а наши ученые, - тут Партизан сделал жест, как обычно изображают кавычки, - на Новой Земле термоядерный заряд взорвали. И только потом атом превратился в мирный. Да и от мирного,- опять кавычки,- забот полон рот. Добыча и обогащение топлива, захоронение отходов, ядерная безопасность… В Припять прогуляться не желаете? А, Док? Там, говорят, на каком-то доме даже буквы сохранились: «Пусть будет атом работником, а не солдатом!». Здорово, правда, прочитать такое в городе, погибшем в ядерной катастрофе? - Ну, Партизан, - я сел, считая неудобным продолжать серьезный разговор лежа, - думаю, вы несколько утрируете. Перегибаете палку, так сказать. Прогресс остановить невозможно. Самолеты, тоже, сначала использовали как оружие, а сейчас – летают люди на юга, чтобы поваляться на золотом песочке. Думаю, что и вы, Партизан, тоже пользовались благами цивилизации, не задумываясь, что пришли они к нам от военных, а к тем, в свою очередь, от ученых. Ваше термобелье, между прочим, изначально разрабатывалось для летчиков и космонавтов. И ничего страшного, полмира ходит в мембранных подштанниках. - Смотрите! Смотрите, Док! Такого вы больше не увидите! – Партизан указывал на собачью колонию, завершив таким странным образом нашу с ним дискуссию. Я посмотрел в указанном направлении: возле собачьего поселения началось какое-то движение. Боясь упустить что-то интересное, я прильнул к окулярам бинокля. Насколько мне стало понятно, четыре или пять крупных собак, судя по всему – самцов, загнали на территорию поселения псевдоплоть. Та заметно припадала на правую заднюю лапу, видимо, недавно раненую. Несмотря на травму, мутант довольно успешно отмахивался от нападавших собак лапами-клешнями. Я не понимал, почему вся свора не нападет на жертву, чтобы разом прикончить. Только те собаки, которые загнали плоть, продолжали атаковать ее, стремясь укусить за здоровую заднюю лапу. На моих глазах одному из загонщиков это почти удалось: он прыгнул, намереваясь, видимо, прокусить сухожилие возле пятки, но плоть ухитрилась провернуться и наотмашь полоснуть собаку передней лапой как косой. Собака отлетела в сторону, перекувырнувшись в воздухе через голову. Остальные загонщики в этот миг накинулись на жертву, и, на какое-то время плоть и собаки превратились в комок мельтешащих лап, хвостов и других частей тела. Что интересно, остальные члены колонии в драку не лезли, наблюдая за действом, словно в театре. Расположившиеся в партере подростки, пытались влезть в драку, но несколько взрослых собак, сидящих тут же, быстро призвали их к порядку, прихватив за холку двух или трех наиболее беспокойных. Наконец, клубок, катающийся перед поселением, распался: собаки отскочили, оставив врага лежать одного посреди пустой площадки. Как только собаки убрались, плоть вскочила на ноги, но тут же рухнула: в свалке ей перекусили здоровую заднюю ногу, лишив мутанта возможности быстро передвигаться. Подростки словно этого и ждали. Как по команде они сорвались со своих мест и принялись кружить возле раненой плоти, стремясь оторвать от еще живого мутанта кусок радиоактивного мяса. Подростки щелкали зубами возле задних ног жертвы, не решаясь, однако, напасть. Плоть, почувствовав слабину противника, принялась активно размахивать передними, еще здоровыми конечностями. Задние лапы – поврежденные – не могли дать ей достаточной опоры, поэтому мутант то и дело заваливался на бок. В этот момент подростки, обычно, пытались атаковать, но плоть не пыталась встать, а начинала размахивать своими клешнями. Подростки в панике отступали, и их жертва пыталась подняться на ноги. Наконец, когда псевдоплоть в очередной раз завалилась на правый бок, один из щенков рискнул, и, проскочив под передними лапами мутанта, вцепился бульдожьей хваткой в незащищенный пах. Плоть заверещала (даже тут было слышно) и согнулась пополам, стремясь достать врага. В этот миг остальные щенки разом накинулись на добычу и принялись рать ее. Плоть, забыв про первого врага, попыталась освободиться разом от всех и, собрав последние силы, начала крутиться волчком, разбрасывая вокруг кровавые брызги и куски мяса. Но сбросить собак таким образом ей не удалось. Псевдоплоть, в конце концов, выбилась из сил и сдалась на милость победителям. Подростки-слепцы принялись вырывать из ее тела огромные ломти и тут же их пожирать, заглатывая пищу, почти не жуя. Плоть подергалась еще полминуты или около того, и затихла окончательно. Чтобы полностью очистить скелет, собакам понадобилось минуты две, не больше. Когда все закончилось, на площадке остались только обглоданные начисто кости, которые сразу затерялись среди множества таких же белых обглоданных частей скелетов неизвестно кого. Это было первым моим серьезным впечатлением от колонии. Потом появились и другие, но «учебная охота» стала, пожалуй, самым запоминающимся. Понять устройство колонии и правила, по которым она жила, мне помог Партизан, который, как выяснилось, знал о жизни мутантов больше иных теоретиков. Оказалось, что в колонии царил матриархат. Та собака, которую я заприметил в первый день на пригорке – серая, наблюдавшая за колонией, – была главной самкой, руководившей жизнью всей стаи. У нее в подчинении находились четыре (столько я насчитал) суки репродуктивного возраста. Все они были с раздутыми животами и готовились вот-вот ощениться. Далее в табели о рангах шли подростки, способные о себе позаботиться – те, которые у меня на глазах сожрали плоть. Как оказалось, это - обычная практика колонии, загонять на территорию раненое животное, чтобы молодняк учился охотиться. Щенки, те, которые еще нуждались в постоянной опеке, были кем-то вроде «детей полка» - о них заботилась вся стая, без исключения. Отдельной группой, но тоже подчиняющейся старой самке, стояли кобели, начиная от тех, которые только вошли во взрослую жизнь, и заканчивая теми, которые скоро должны покинуть мир. Последних, правда, я в колонии не увидел. Партизан объяснил, что старые собаки, не способные постоять за себя, как правило, гибнут на охоте или становятся добычей более молодых сородичей. Да-да, в колонии собак каннибализм был рядовой вещью. Ни грамма биомассы не пропадало – все шло в дело. Удивил меня и «семейный кодекс» колонии. Оказалось, что кобели не устраивают битв за сук, а строго подчиняются приказам доминирующей самки. Таким образом, селекционная работа была отдана не природе и инстинктам, а лидеру, который авторитарно решал (решала), какой союз будет для стаи более выгодным. К концу второго дня наблюдения вопросов у меня, все еще, было больше чем ответов, и список их увеличивался с каждой минутой. Почему, все-таки, собаки охотятся днем, хотя ночь, несомненно, дает им преимущества? Почему собаки слепы? Кто явился прародителем слепцов? Почему в стае царит матриархат? Куда деваются «лишние» суки из стаи? И так далее…. Так же меня интересовал вопрос, почему собаки для своего поселения избрали песчаный склон, а не удобный хутор. Масла в огонь подлил Партизан, рассказавший, что во всей Зоне есть только одна деревня, которую успешно обживают слепцы – Собачья Деревня – печально известные Копачи. Остальные собаки игнорировали, в городах не селились, устраивая логова рядом с бывшим человеческим жильем. Только Копачи чем-то привлекли их внимание. Напоминаю: Копачи – поселенье, в нескольких километрах южнее ЧАЭС. После первого взрыва на Станции, тогда, в восемьдесят шестом, на домах осело столько изотопов, что дезактивация их была бесперспективна. Все село сравняли с землей, пустив мгновенно опустившие дома под ножи бульдозеров. Только печные трубы в некоторых местах до сих пор торчат из земли, как памятники на кладбище. Сначала бывшие жители села – сбежавшие от расправы собаки и кошки - возвращались в обжитые места, раскапывали свои дома, и, по незнанию, выносили на поверхность то, что люди пытались спрятать – невидимую смерть. Военные быстро разобрались с «самоселами», и животные перестали ворошить прошлое. Однако, свято место пусто не бывает. Много ценных вещей, оставленных хозяевами в своих домах, привлекали других кладоискателей – мародеров. Оправдываясь тяжелым финансовым положением, люди выносили из Зоны (тогда еще просто – зоны) металл, стройматериалы, брошенные ценности, грибы и ягоды, да мало ли, чем богата земля! Я не могу осудить человека за то, что он пытается заработать единственным доступным ему способом. Я могу осудить только способ, которым он изыскивает средства к существованию. Кровельный металл, например, всплывал на ближайшем рынке и продавался по-дешевке. Отдельные дельцы специально ездили из других областей, чтобы тут купить дешево, а там продать втридорога. Некоторые, кстати, так начальный капитал для нынешнего своего бизнеса добыли. Потом из зоны и металлолом стали вывозить – машины и механизмы, которыми ликвидаторы пользовались. А машинки-то, кстати, до сих пор фонят! На Свалку с дозиметром зайдите, если доберетесь, конечно, и посчитайте, сколько рентген вам прибор нащелкает. Сам я там не был, но готов поверить на слово сталкерам – мало не покажется! Так вот, эти машины тоже вывозились и продавались, как лом. Потом этот лом, естественно, переплавлялся, вместе с изотопами. Где они теперь, в каких железках осели? У вас водопроводный кран на кухне не фонит? А вы проверьте – может, он из зоны родом? Что-то я отвлекся… Пока я наблюдал за собаками, сталкеры расслаблялись. Нет, наверное, слово я подобрал неверное. Расслабленными сталкеров (как военных, так и Партизана), я никогда не видел. Они всегда были настороженными, всегда - с оружием на боевом взводе под рукой. На второй день пребывания рядом с ними я тоже стал себя чувствовать неуверенно без «ВАЛа» за спиной и пистолета в набедренной кобуре. Говоря «расслаблялись», я имел в виду, что сталкеры, не занятые на дежурстве, по большей части дремали в доме, отсыпаясь впрок. Они вели себя как сытые тигры после удачной охоты – лениво ходили, лениво разговаривали, лениво отдыхали. Разве что рукой из-за уха не загребали, когда умывались. Но под этим налетом лени видна была стальная пружина, сжатая до предела и готовая распрямиться по первому требованию. Сталкеры, видимо считая, что наблюдение за собачьей стаей – очень скучное времяпрепровождение, пытались меня, на свой манер, развлечь. То рассказывали за обедом страшные истории про бойца, который одним ножом от нескольких кровососов отбился. То - байки про какого-то странного человека (а, может, и не человека), живущего на болоте и лечащего всех подряд, как мутантов, так и людей. То Амир, неожиданно, решил преподать мне урок практической стрельбы, заставив одиночными расстрелять два магазина моего «ВАЛа» по старой консервной банке. Стрельбой моей, надо сказать, снайпер остался доволен (я еще в школе из мелкашки постреливал). В качестве поощрения военстал разрешил мне сделать несколько выстрелов из «Винтореза». Почему он посчитал, что это мне понравится? Хотя, надо быть честным до конца, стрелять, целясь через оптику винтовки, мне понравилось больше, чем ловить мишень в прорези прицела моего автомата. Танк и Вано вечером принялись наперебой расхваливать мне свое оружие, споря попутно, что круче – АГС Вано или миниган Танка. Через несколько минут они уже забыли про меня и до хрипоты отстаивали свою точку зрения друг перед другом, иногда используя такие аргументы, что весь отряд покатывался от хохота. Я от души смеялся, глядя на этих простых и надежных ребят, готовых, по первому требованию командира, шагнуть в аномалию или пасть мутанта. Мне было безмерно приятно сидеть среди них, попивать химический чаек из банки и до слез хохотать, когда Танк сказал, что у него оружие длиннее, значит он – настоящий боец. Вот они –соль земли, основа основ – настоящие мужики. Мне искренне было бы жаль, если бы судьба распорядилась иначе, и я не встретил бы этих ребят на своем пути. В наблюдениях за собаками и сталкерских развлечениях прошло два дня. Завтра – последний день, когда я мог еще побыть в Зоне. Потом, как я понял из разговоров, шеф –Иван Андреевич Зарюто - будет меня мариновать за высоким бетонным забором лагеря «Янтарь», пока я окончательно не законсервируюсь. Я уже начал узнавать некоторых собак по характерным отметинам. У того здоровенного кобеля – Крамера – отсутствовало левое ухо. У толстой самки, готовой вот-вот ощениться – Эфы – на морде был характерный рисунок, напоминающий летящую птицу. Старую суку – вожака стаи –я окрестил Зарой. Собаки, так же как и вчера, как и два дня назад, не покидали обжитого места. Только кобели вчера вечером куда-то отлучались, а сегодня утром опять уже были на месте. Мне показалось, что животы у собак немного раздулись, да и обглоданных костей, по-моему, на поляне прибавилось. Однако, собаки вели себя не так, как должны были бы вести сытые животные. Не было вольготной расслабленности и лени, а был какой-то суетный ажиотаж. Взглянув на поведение собак, Партизан серьезно задумался, а потом покинул меня, сказав, что ему надо переговорить с Ковалевым. Не знаю, что Спок ему сказал, но Партизан вернулся минут через пятнадцать, еще более озабоченным и недовольны, чем до того. - Док! – сталкер сел на какой-то обрубок и прикурил. – Готовьтесь уходить. Скоро Выброс должен быть. Видите, как собаки бесятся. Я опять посмотрел на колонию. Ничего особенного, вроде, не увидел. Только собаки чуть больше возбуждены, чем вчера, например. Однако, опытному сталкеру и этого было достаточно, чтобы сделать однозначный прогноз. Я заглянул в почту ПДА – ничего интересного в ней не было, разве что Семецкий опять безвременно покинул грешный мир. На этот раз ему была уготована нелегкая судьба: знаменитый сталкер попал под излучение «Выжигателя». Где-то рядом с нами, получается, он ходит… Задумавшись о жизни и смерти Вечного Сталкера, я машинально залез в сводки «Янтаря», где должна была отображаться, помимо прочего, информация о Выбросах. Я точно помнил, что вчера еще в колонке все оставалось спокойным: никаких желтых, тем более- красных полей. Все было зелено – Выброс минимум через три дня. Сейчас же колонка светилась желтым – информация меняется, возможно, Выброс случится раньше намеченного срока, необходимо следить за обновлениями. Ай да Партизан! Вот это молодец! Предсказать возможный Выброс по незначительному, на мой взгляд, изменению в поведении собак! Я уважительно посмотрел на сталкера. А тот, казалось, не замечал этого, устремив свой пронзительный взгляд куда-то на север. Даже курить сталкер перестал: сигарета просто тлела в его руке, все больше наращивая серый столбик пепла, готовый обломится от любого неосторожного движения. Я тихо собрал свои приборы и двинулся в лагерь, не рискуя нарушать задумчивую отрешенность сталкера. В доме царило оживление – военсталы готовились к отходу, паковали вещи, в который раз проверяли оружие. Ковалев стоял возле окна, в проем которого был направлен серебристый зонтик спутниковой антенны. Спок, прижав наушник рации плечом к уху, кого-то слушал, попутно что-то выстукивая на экране своего ПДА. Завидя меня, Ковалев чуть повел головой, рекомендуя подойти к Амиру, который не участвовал в общей суете, а спокойно сидел в углу возле собранного рюкзака. - Док, по прогнозам «синоптиков» Выброс состоится раньше намеченного срока – завтра к вечеру. – Без предисловий начал Амир. – Ковалев сейчас разговаривает с шефом: решает вопрос об эвакуации. Вам, пока, надо собраться и подготовиться к выходу. - Интересно, на чем «синоптики» гадали? – недовольно пробурчал проходящий мимо Танк. – На вороньих костях или на кофейной гуще? Предсказатели хреновы… Мне много времени для того, чтобы приготовиться к выходу, не понадобилось: все вещи и так уже были упакованы, оставалось только сложить оптику. Когда со сборами было покончено, я поднял голову от рюкзака и осмотрелся. Бойцы уже стояли в полной боеготовности и ждали приказа командира. Пружины внутри них, казалось, еще больше сжались, и только ждали команды, чтобы высвободить свою чудовищную энергию. Ковалев закончил разговор и передал трубку радисту. Радист – Тель - принялся споро сворачивать радиостанцию, а Спок, тем временем, вышел на середину комнаты. Взгляды всех, выстроившихся в шеренгу, бойцов были прикованы к нему. От слов, которые сейчас произнесет командир, зависело ближайшее будущее отряда. Повисла напряженная тишина, нарушаемая только возней радиста, складывающего аппаратуру. Наконец, он закончил и присоединился к строю. - Итак, господа, - Ковалев говорил медленно и устало, словно решение, которое сейчас необходимо было озвучить, ему не нравилось, -ситуация неприятная. Через тридцать, плюс-минус два, часов должен состояться Выброс. Зарюто распорядился немедленно уходить, чтобы успеть на «Янтарь» к сроку. К сожалению, вертушки за нами прислать не могут… - Это почему?! – не удержался от возмущения Танк. - Потому что разведка запретила! – отрезал Ковалев. - Опять «Монолит», значит! – прошептал мне на ухо Танк. – Отряд их, похоже, где-то недалеко шарится. У них, говорят «Гарпуны МКМ» есть. Фанатики уже две вертушки летунам завалили. Черти долбанутые! - Что такое «Гарпун МКМ», - так же шепотом спросил я у военстала. - Переносной зенитно-ракетный комплекс с интегрированным модулем подавления-постановки помех. Может одновременно сопровождать три цели, выбирая наиболее опасную, на его взгляд. Или может сбить ту цель, которую ему стрелок отметит. Как он у монолитовцев оказался-то?! - Разговорчики! – прервал нас Ковалев. – Танк! Повторить задание! - Есть, командир! – козырнул сталкер и бодро затараторил, будто не со мной только что разговаривал, а внимательно слушал старшего лейтенанта: - Выходим из лагеря, двигаемся в сторону «Янтаря» по … Продолжение » |